1 июля в Свято-Троицкой Сергиевой лавре отметили день рождения схиархимандрита Никона (Деева, до схимы архимандрита Никодима; 1936–2020). С его духовной дочерью, инокиней Татианой (Бондаревой), встретился келейник батюшки иеромонах Памфил (Осокин). При расшифровке их беседы мы сохранили особенности устной речи матушки.
Познакомились мы с отцом Никодимом в 1993–1994 году. Как-то в Елоховском Богоявленском соборе ко мне подошла раба Божия Александра (потом она приняла постриг с именем Елена). Сама я тогда только начала ходить в храм, разве что названия икон знала, так как семья у нас все-таки была верующая. Хотя я и переехала в Москву, оказавшись далеко от своего окружения. В храм заглядывала только на Пасху – освящать куличи. А как с мужем беда стряслась, у него селезенка лопнула, операцию делали серьезную, то я и спохватилась – побежала в церковь.
Решила ходить каждые выходные на службы – нужно было как-то выкарабкиваться. Так к Богоявленскому и прибилась, он мне из всех больше всего нравился. И вот стою как-то, молюсь, поднимаю глаза, а женщина рядом подсказывает:
– Тебе нужно покаяние.
– Какое покаяние? – отвечаю.
– Не знаю.
– Поехали в лавру.
Тогда еще телефонные автоматы были, звоню мужу:
– Я поехала в лавру.
– Куда?!
– В лавру.
– С кем?
– С женщиной.
– Я знал, что ты у меня, Ивановна (он так меня называл), сумасшедшая, но что в такой степени… Десятый час вечера, а ты в какую-то лавру с какой-то женщиной собралась.
– Она мне сказала, мне нужно покаяние, – докладываю.
– Какое тебе еще там покаяние?
– Все, я поехала.
Вот мы и отправились.
Она мне сказала, что есть у нее пять батюшек знакомых. Один нам и вышел навстречу.
– Отец Никодим, поисповедуй ее, – просит.
Он смотрит на меня, улыбается и говорит:
– А какие у тебя грехи?
А я не знаю, что сказать. Он:
– Вот видишь, нету у нее грехов никаких.
А та и говорит:
– Ну, благослови нам идти в источник искупаться.
А мне тогда так плохо было, я и в клинику неврозов, что около Донского монастыря, ходила. Меня даже госпитализировать должны были. И вот я окунулась в источник Саввы Сторожевского за лаврой, и у меня все прошло.
Батюшка сказал читать Иисусову молитву – и все по-другому пошло
Потом мы с рабой Божией Александрой опять встретились в Богоявленском и после всенощной снова поехали в лавру. Я батюшке про все свои скорби рассказала.
– Ничего не бойся. Читай Иисусову молитву и ничего не бойся, – наставил меня.
Это было в 1994 году.
Потом второй раз прихожу в клинику, читаю Иисусову молитву, они карточку ищут-ищут… Мне попалась терапевт-психолог, она меня все выспрашивала про суицидальные мысли, хочу ли я покончить с собой. А меня избили сильно. Зубы стали выпадать, с палкой хожу. Я приехала к ним, привезла документы, они ищут мою карточку, ищут – не находят. Так она мне про эти мысли суицидальные сама вписала. Я ей говорю, что у меня нет таких мыслей. А она мне разными путями это внушает, я даже чувствую, как она хочет до меня дотронуться. Но я читала Иисусову молитву, и они так и не нашли карточку. Обыскали все, все пачки с места на место поперекладывали – а карточку мою не нашли. Послали меня к другому терапевту. Та совсем по-другому говорит:
– Какая вам терапия! У вас тут столько болезней! Вам нужен отдых.
Батюшка сказал читать Иисусову молитву – и все по-другому пошло.
А в 1995 году мне операцию делали. Батюшка сказал: «Операция – значит операция!» А у меня анафилактический шок случился, началась аллергия. Половину суток я без сознания была, около трех-четырех дня привезли меня в реанимацию, что-то красное заволокло, помню, взгляд, потом – раз и проваливаюсь… А как очнулась в реанимационной палате, было уже без десяти семь утра. Меня там всю обкололи. Кишечник не работал, делали капельницу. Такая была болезненная капельница! Я просто выла.
Прихожу потом в лавру. Раньше и на раннюю бегала, а тут только на позднюю литургию еле пришла.
– Батюшка, ты как хочешь, – подхожу на исповеди, – молись! У меня такая боль была! Врачи говорят: «Ничего не можем сделать, такая капельница». Кричала, кричала и, слава Богу, дотерпела, успокоилась.
Про родню. Хорошо у святых окормляться
Про родственников отца Никодима известно, что тетка его, монахиня Марфа, юродивой была. Она там, где и вся их родня, похоронена. Когда умер их зять, Николай, муж сестры Антонины (она тоже потом постриг приняла), все поехали на кладбище, хотели его к тетке в могилу захоронить. Но стали копать, лопата стукнула по крышке ее гроба – и вдруг огонь пошел! Матушка Люба, крестница мать Марфы, родная сестра отца Никодима, им все и объяснила: бывает такое, значит, нельзя сюда. Похоронили в другом месте.
Про родственников отца Никодима известно, что тетка его, монахиня Марфа, юродивой была
Всей семьей они окормлялись в Зосимовой пустыни у старца Алексия (Соловьева), сейчас он прославлен как преподобный Алексий Зосимовский. Ходили они туда пешочком, мама отца Никодима, Пелагея Ивановна, и ее родная сестра мать Марфа – та, что была юродивой. Верующие ее почитали. Безбожники-богоборцы ненормальной считали. Хотя народ к ней по большей части все равно жалостливо относился. Пока они пешочком из Юрьева-Польского в Зосимову пустынь к старцу идут, долгая дорога, все к людям стучали – а нигде милостыни не дают. А мать Марфа пойдет – ей подавали. Она же юродивая. Но было по-всякому…
Матушка Люба рассказывала: «Придет, скажет: “Вот, Любушка, вот опять…”» Она была инвалидом, работала на какой-то фабрике. «Опять надо мной посмеялись», – плакала иногда. Это ей наложат камней в сумку. Вот, мол, неси. Мать Марфа и тащит эти камни. Это так рабочие, молодежь, потешались. Придет, бедная, вся в слезах. Она и так увечная, горбатенькая была.
Отец Алексий Зосимовский благословлял маму отца Никодима акафист Державной иконе Божией Матери читать. У его мамы были духовные сестры – монахиня Агапия и монахиня Параскева. До пострига монахиня Параскева Софьей Романовной была, работала директором игрушечной фабрики. Некогда ее наставлял Иоанн Кронштадтский, она из дворянской семьи, как-то раз матушке Любе даже золотую брошку подарила. Софья Романовна рассказывала, как однажды ее родители с отцом Иоанном Кронштадтским за столом сидели, то ли он приезжал к ним, то ли они были у него – не помню. Сама она еще девочкой была, он и спрашивает, показывая на нее:
– Что за ребенок? Ребенок должен веселиться, а она такая грустная.
– У нее головка все время болит, – отвечают.
Отец Иоанн Кронштадтский ее подозвал, сжал руками голову – и все, боль прошла. Матушка уже перед смертью потом говорила:
– У меня все болит, только одна голова не болит.
Мама отца Никодима – матушка Пелагия – хотела быть монашествующей, а матушка Агапия (Муша, как они ее звали) была очень красивая, и поначалу она все замуж хотела выйти. Батюшка сказал:
– Нет. Вот ты пойдешь замуж, там тебя дома уже жених ждет, и твои дети будут монахами (это маме отца Никодима. – О.О.), а ты будешь монашествующей.
Тогда она себя стала уродовать – фигуру себе «корректировала», подкладывая подушки. Это монахиня Агапия, до пострига Лидия. Она ходила в храм, тоже юродствовала. Очень красивая была. Рассказывала, как с матерью Любой как-то ночевали у той в подвальчике, где она жила:
– Лежу, – говорит, – на кровати, а мать Люба мне ночью кричит: «Лида, Лида, вставай скорее, молись, мать не проходит мытарства, давай становись, молись!» А как стала молиться, матери Агапии и самой показано было, как мать Пелагея (мама отца Никодима. – О.О.) проходила мытарства, задерживаясь то на том, то на другом. Вот и вымаливали.
А мать Люба, сестра отца Никодима, у старца Серафима (Романцова) письмоводителем была, писала от него ответы его чадам. Это он ей такое задание давал, а сам народ принимал параллельно.
– Батюшка, как же я буду сейчас слушать? – недоумевала, люди же идут – сокровенное рассказывают, как на исповеди.
– Твое дело писать, – отвечает ей. – Будешь писать, ничего не будешь слушать. Шторка закрыта. Мы с тобой сидим, вот разделились шторкой, сиди и пиши.
Матушка в миру врачом работала. На то время она все-таки была очень грамотный человек. И не так, чтобы отец Серафим диктовал, а она записывала. Нет, он давал ей письма, а сам принимал народ, сидел беседовал. А она в это время писала, уже знала ответы. Он скажет ей такую-то тему, и она уже знала, как и что написать.
«Мы с тобой спасаемся напраслиной»
Против отца Никодима постоянно враг гонения устраивал. Он и мне на предпоследней нашей встрече сказал:
– Будешь спасаться напраслиной. Мы с тобой спасаемся напраслиной.
Плачу, бывало: да не могу я напраслину переносить никак. А на батюшку давно уже, когда он еще игуменом был, поклеп возводили, что он кегэбэшник и прочее. Скорбями надлежит спасаться (см.: Деян. 14:22).
Помню, когда я одна с детьми осталась, жила с ними на даче, – все это с благословения батюшки, работу тогда оставила. Не знаю, сколько там лет промаялись. Так мне плохо было. Одна да с детьми. Мы и зимой там жили. У меня с сердцем проблемы, другие болячки, и так мне худо, думаю – надо что-то делать. А сил встать нету. Напротив – угол святой, молюсь. Рядом со мной дети на кровати – с одной стороны, с другой – тоже лежат. И я лежу – молюсь, может, и батюшке молилась – не помню. Он меня потом, как встретит, заверял:
– Я молюсь.
А я ему:
– Батюшка, нет, ты не молишься, а поминаешь, а мне надо, чтобы ты помолился.
– Надо же, какая хитрая! – отвечает. – Я ей говорю: «Молюсь», а она: «Нет, ты поминаешь, а надо молиться».
Но мне совсем невмоготу было, даже описать не могу, как тяжко. А как-то был случай, я не спала, глаза открыты были, вдруг вижу: идет батюшка. Застыл и стоит надо мной. Потом я прихожу в ум и говорю: «Батюшка, а ты откуда здесь взялся?» И он исчез. Он тогда еще жив был. Это в каком-то 2000 или около того году. Представляете, ночь. Дети спят. А он вот так проведать решил. «Ты откуда тут взялся?» – тоже нашла, что спросить. Он, наверное, благословлял. Сам он с юности с духовными людьми общался, научился, видимо, таким приемам.
Его еще молодым сестра Люба все старалась по старцам, старицам водить. Она его все время тянула-тянула. Вот, идут к матушке схиигумении Марии (Горбатовой), а он и говорит:
– К какой-то меня старухе ведешь, мне надо фильм посмотреть.
Матушка ему: «В семинарию поступай». А он и читать-то по-церковнославянскому не может
Идут по дороге, спорят. А как пришли, дверь открывается, а старица ему и говорит:
– Валя (так его в миру звали. – О.О.), ты бы лучше молитву прочитал, а не про то, какую тебе там серию посмотреть надо, думал!
Он и обалдел. В первый раз прийти – и такое сразу услышать. Неожиданно. А матушка его и благословляет:
А он и читать-то по-церковнославянскому не может.
– Рассказывай мне, – говорит ему.
– Я ничего не знаю, – отвечает.
А все ведь – уже благословили в семинарию поступать. Она и усаживает его: «Ну, давай». Так они разобрали Символ веры. Ему этот билет и достался – он и поступил. А больше ничего не знал.
Как батюшке жизнь продлили
В 2004 году у батюшки сложная операция была. Его выписали, а за ним еще уход нужен был. Привезли сюда. Диванчик у него был высокий такой. На него столько всего было наложено! Расчистили. Ковер повесили, потому как стены холодные. Так он тут на диванчике и лежал. Мы ему перевязки делали, уколы. Я была, да еще одну женщину, Любу, батюшка благословил помогать, она ходила по выходным больше, потому что работала. И Ирина Павловна ездила.
Помню, как-то мое дежурство было, я с ним ночью сижу, а ему плохо. Ужас. Батюшке плохо! Я в больнице работала, видела, как люди умирают – нос заостряется.
– Батюшка, скорую вызываю!
– Никакой скорой, позвони отцу Павлу (Кривоногову, тогда благочинному лавры; ныне епископ Троицкий и Южноуральский. – О.О.), спросишь: «Ну, как он, катает там гробик?» Скажешь: «Вези Никодиму».
Это было около одиннадцати ночи. Сейчас мне смешно, а тогда меня трясло всю. Что делать-то – не знаю. Я ему чай. У него давление стало падать. Не дает скорую вызвать и все.
– Я тебе сказал: звонишь только отцу Павлу, больше никому. Иди на кухню.
Я сижу, плачу. Вдруг он появляется… «Ну, что разнылась, чай ставь, будем чай пить. Мне продлили жизнь»
Я пошла, сижу там, плачу. Вдруг появляется… Оперся на дверь, еле-еле стоит, а сам:
– Ну, что разнылась, чай ставь, будем чай пить. Мне продлили жизнь.
Когда сели, спросила:
– Батюшка, на сколько?
Не сказал. Сколько раз спрашивала, так и не сказал, насколько ему жизнь продлили. (Этот случай произошел в 2004 году. Получается, отцу Никодиму продлили жизнь на 16 лет. – О.О.).
