Уроки смирения пламенного молитвенника

Само его имя переводится как Благословение. Его всегда отправляли на самые сложные участки церковного фронта. Он поднял из руин первым переданный Русской Православной Церкви после лихолетия советской власти Данилов монастырь Москвы, потом возродил из такого же запустения Оптину пустынь, три десятилетия мирно правил на доставшейся ему в сложном состоянии раскола Владимирской и Суздальской кафедре.

25 июля наша Церковь простилась с человеком-эпохой, митрополитом, который запросто мог встать средь белого трудового дня на колени, чтобы только научить смирению своих сотрудников и чад, – с владыкой Евлогием (Смирновым).

Новопреставленного вспоминает регент архиерейского хора Свято-Успенского Кафедрального собора Владимирской митрополии матушка Татьяна Оганян.

У тех, кто молится, всё вовремя и кстати происходит

Митрополит Евлогий (Смирнов)Когда владыку Евлогия рукополагали на Владимирскую кафедру, тут полыхал владимиро-суздальский раскол. А легких задач перед ним священноначалие и не ставило. Действовал не резолюциями, не выступлениями – молитвой. Это было его основное оружие. Немощные действия рук никогда не сделают то, что может Господь, когда Его просто и кротко просят. Наш архипастырь жил упованием.

Помню, решался вопрос о передаче мощей. Уже были выиграны с раскольниками какие-то суды. А результата никакого. Пришел к владыке начальник Владимирского управления Росимущества Владимир Леонидович Горланов:

– Владыка, всё, что от нас зависело, мы сделали, – а потом, помолчав, добавил: – Нужен какой-то акафист…

– Да-да, нужен акафист! – сразу оживился наш архиерей. – Будем читать акафист!

И действительно всё разрешилось.

К владыке с просьбами о молитве отовсюду ехали: и из Москвы, и из Украины – особенно когда там война началась. А потом сообщали – просто чудеса происходили: бомбы падали рядом, втыкались в землю и – не взрывались.

– Может быть, вы по радио объявите… – пытались было усугубить эффект.

– Как вы себе это представляете? Всем предложу наложить на себя пост? Я что… Что я могу пообещать? Молитву. Во все четыре поста наши монастыри будут служить ночные службы, и я, насколько смогу, буду молиться вместе с ними.

И пока на востоке Украины убивали людей, во всех монастырях Владимирской епархии служились ночные Литургии, за которыми часто молился и сам архиерей.

Потом уже, спустя год, ночью во Владимире останавливается вдруг машина. Стекло едет вниз, и изумленных гаишников озадачивают вопросом:

– Как найти архиепископа Евлогия?

Владыку у нас в городе, конечно, все знают. Ответить – не проблема.

– Сейчас, наверно, не самое удобное время? – единственное, что блюстители порядка уточняют.

– Но нам очень надо. Мы из Киева.

Как-то их все-таки уговорили подождать до утра. Но само их появление ночью символично. Это были уже какие-то совершенно другие люди. Которые появились именно тогда, когда стрельба прекратилась, о чем все эти несколько лет совместно с братией и сестрами монастырей епархии молился, особенно по ночам, владыка Евлогий…

– Надо же! Вот привет из Киева пришел, – рассмеялся он потом за трапезой.

Они ему икону и еще коробку конфет «Вечерний Киев» привезли.

У владыки всё всегда было вовремя. Молится-молится, а потом вдруг засобирается, поедет куда-то и именно в последний момент успеет сделать то, что потом было бы почти невообразимо.

Так он в Киеве вдруг оказался и буквально накануне смерти Блаженнейшего митрополита Владимира (Сабодана) успел-таки, подарив ему частицу мощей святого князя Андрея Боголюбского, получить от него мощи святого равноапостольного князя Владимира.

– Это же наш святой… – заикнулся было Владимирский архиерей.

А владыка Владимир не мог на это так сразу решиться:

– Нет, не могу, – уперся.

Владыка Евлогий смирился: нет так нет. И тут же перед отъездом получает долгожданную на нашей земле святыню.

Что такое любовь?

– Как же хорошо вам, – говорили нам порою паломники, – можете с таким человеком общаться, черпать благодать.

На владыку зачастую и просто смотреть уже достаточно было. В его беседах не было ничего высокопарного. Всё просто, но именно всегда на духовные темы говорил. Знал, что кому и когда сказать нужно. Сидишь, слушаешь: истории какие-то… Вроде бы и отвлеченные случаи, а это тебя внутренне освобождает!

Владыку иногда прямо допрашивать начинали. И про то спросят, и про это – такой голод у людей, столько порою вопросов в душе напрессуется. Я уж, помню, как-то глазами показываю: «Не частите». Владыка только начинает им что-то рассказывать, а они просто каждый свое услышать хотят. Но так и у Господа не бывает. Если всегда всё по-своему воротить, это же, в конце концов, неуважение к Тому, Кто всегда и везде рядом с нами. Надо только уметь слушать. В обстоятельствах жизни Его волю различать. Владыка этому учил.

Владыка этому учил: уметь слушать Господа, в обстоятельствах жизни Его волю различать

Возьмет вдруг и про себя что-нибудь расскажет. Он-то сам всё в жизни по послушанию старался делать: как родителей привык слушаться, так и патриархов потом почитал. Мама его, например, долго, когда он уже лаврским послушником, отслужив в армии, пришел на побывку домой, не отпускала обратно в монастырь. Она тогда одна осталась – детей в семье было десять, но вот все разъехались: кто на учебу, кто уже по распределению, практиковавшемуся тогда, по разным уголкам России. А тут и крыша прохудилась, ее перекрыть надо. Да еще что-то постоянно по хозяйству мужского участия требовало. А ему так хотелось поскорее к Преподобному! Но он смирился. А потом как-то утром встает, выходит из своей комнаты, а там мама с иконой стоит.

– Ну, всё, сыночек, иди! – благословляет.

И он – быстрее в Троице-Сергиеву Лавру!

А иначе, если родителей ты слушаться не привык, как Бога услышишь? Иной и с благими намерениями рвется те же храмы восстанавливать, а у него вдруг только искушения да разлад… А он просто самочинно подвизаться задумал.

Татьяна ОганянЕсли анализировать происходящее – а владыка это умел, – то очевидно: послушание – залог спасения, начало и венец любви.

– Владыка, что такое любовь? – спросили как-то у нашего архиерея. – Она в чем?

– Ну, вот у нас ведь любовь, – и кивает на меня тут как на регента (я чуть сквозь землю не провалилась), – я нуждаюсь в ее умениях, она во мне в чем-то нуждается.

Опешила. Сижу тихо, жду, что дальше будет.

– Надо помогать человеку отдавать и преумножать свой талант, – поясняет владыка, – поддерживать друг в друге это желание делиться.

Это уже нечто совсем другое – не про то, как люди просто пользуются друг другом. Взрастить любовь – вот о чем заботиться нужно прежде всего.

– Надо благодарить! Благодарить всегда, когда тебе человек что-то дает. Если ты не поблагодарил человека, ты Бога не поблагодарил. А Бога благодарить – это главное. Он ведь, получается, наш Главный Послушник.

Архиерей на коленях,
или Каково это быть всегда с Богом на связи?

Слова владыки сомнению не подлежали. Знаете, бывает, кто-то иной и всё правильно говорит, а ты слушаешь и думаешь: «А сам-то?» Вот с владыкой Евлогием этого «а сам-то» никогда не было. Он постоянно внутренне работал над собой. Это безостановочная самошлифовка. Он и к нам на кафедру все-таки не таким пришел, каким мы его помним в последние лет пять. Это было уже просто солнце. «Пламенеющий молитвенник», – как сказал о нем наш нынешний правящий архиерей митрополит Тихон.

Владыка на глазах менялся. И всё происходящее вокруг него не было статичным. Это была уже к концу его жизни такая конденсация веры и любви, что они были как будто физически рядом с ним ощутимы. И он зажигал этой силой сердца. Сам же просто был уже неизменно благодушным. Кто бы с чем бы к нему ни пришел, он каждого как Христа принимал с такой радостью! Что уж там за душой у человека: крещенный, некрещеный; что он там за жизнь свою натворил, может быть, он сектант сейчас… Это было не важно. Всё потом уже чудесным образом под действием любви и молитвы владыки как-то перевоплощалось.

Сказано же: там, где бес посмеялся, Бог подарок даст. Даже какие-то падения, получалось так, к посрамлению врага рода человеческого обращались, когда человек понимал, ЧТО значит жить в любви Христовой.

Владыка никого никогда не осуждал. Так умел рассказать какие-то даже сложно закрученные передряги – что никого при этом не осудит! Этому учиться надо. Придешь вся в расстроенных чувствах, а поговоришь с ним – и ничего в мыслях у тебя даже отрицательного на человека, досадившего тебе, не останется.

– Надо за него помолиться. Ему тяжело. Нужно ему помочь нашей молитвой, – хлопотал владыченька. – А осуждение только вводит во грех и в тьму. Осуждаем мы на это всё прежде всего, конечно, себя.

Он уже слаб был в силу недугов:

– Татьяна, ну что? У каждого свой крест. И надо его донести… – только и говорил.

Переживал за всех. Он просто тысячи людей вымолил. Из самых безвыходных ситуаций. Вот уже, казалось бы, загубленные жизни – а всё самым наилучшим образом внезапно выправлялось.

Никому, учил, нельзя отказывать в возможности стать другим человеком. Ты только помолись за него, а Господь управит.

– Владыка, как быть? – снова малодушничаешь: такое, бывало, творится…

– А вот так! – и бух на колени. – Простите, благословите.

И ты смотришь на архиерея, стоящего на коленях… И сама на колени: бух. И повторяешь за ним. А тогда уж какие вопросы!

«Владыка, как быть?!» – «А вот так! – и бух на колени. – Простите, благословите»

Вверх по лестнице, помню, точно выпорхнешь уже от него, а он так стоит провожает тебя – в дверном проеме, обернувшись, видишь его… А тут взгляд такой:

– А кто за меня помолится?..

Мы-то думаем, что таким людям, как он, всё легко дается. Привыкаем пользоваться благодатью. А на них-то какую брань враг разворачивает! И от своих, и от чужих достается… Да и сам только попробуй ослабь внимание на этом внутреннем фронте.

Досаждал ему тут один из клириков. Яркий человек. Но сколько же он ему хлопот вменял!

Что-то надо было в Москву отвезти, вызывает владыка поздно вечером. Приезжаю. Сидит: рука в гипсе (накануне в аварию попал) – и объясняет:

– Представляешь, еду и думаю: «Как же он меня замучил! Вот скоро праздник, а мне так не хочется ехать к нему – служить…» И тут же прямо на нас вылетает машина, и мы в нее врезаемся. Перелом правой руки. Пожалуйста – исполнение всех ваших желаний! Тут же! И сразу первая мысль у меня: «Да как же я мог такого отца осудить?!» Сразу всё понял. Не хочешь? – не служи! Хочешь по-другому? На!

Вот так они с Богом общались. Моментально ответы приходили. Лучше со сломанной рукой да в Рай войти.

Сейчас начнется!..

Нам, клирошанам, владыка так говорил:

– Клирос молится дважды. Он не только молится в душе, но и других на молитву сподвигает. Мы ведь в следующей жизни будем петь. Там не разговаривают. Там поют. Как я вам завидую. Вот ведь уже здесь петь умеют! – и подбадривал: – Петь! Петь!

Вот как ты после такого – когда тебе Царство Небесное, считай, открыли – петь-то плохо будешь?

И мы как запоем! И что тут начинается! Это потом только ты понимаешь, что всё архиерей правильно да по делу «вытворяет»: растил нас, всё лишнее, мертвое – для Царствия Божиего не годное – отслаивая, отшелушивая. А мы так срослись с этим, что нам-то, конечно, больно! О нашем спасении печется, а мы возникаем…

Он растил нас, всё мертвое – для Царствия Божиего не годное – отслаивая

На фестивали нас тогда ездить владыка благословлял. Международные конкурсы. Возвращаемся как-то из Белоруссии. Это наша уже пятая победа: куда ни поедем, какое-нибудь Гран-при возьмем. Мы, конечно, понимали, что это за нас архиерей же и молится, но нам-то потом каково было?! Сели в поезд, примолкли.

– Что же теперь делать будем? – кофточку как-то нервно тереблю. – Как владыке-то скажем?

– Матушка, а может, и не говорить? – кто-то явно спасовал перед очередной удачей.

– Ну как… Не говорить… А он же спросит.

– Ну, скажите: «Хорошо. Поучаствовали»…

– А он: «Что значит “поучаствовали”?» – поинтересуется. А я врать не могу.

– Ну, как-то уклончиво сообщите, – головы поопускали, грустят уже певчие.

Это всё на полном серьезе!

– Вот будет сейчас опять… Скажем, что выиграли… И начнется!

Сидят все такие напряженно задумчивые. Все-то вокруг, как это обычно в поездах бывает, наоборот расслаблены или лихо резвы в этом зазоре между детерминирующими пространствами протекания жизни. Едут, галдят, отдыхают, читают.

А у нас предвкушение:

– Ох, смирять опять будут…

Архиерейский хор

Вы не представляете, что нас там привычно ждало после всех этих триумфов по расписанию. И вот мы приехали тогда, и я… не пошла к владыке. Утро субботы, отдохнула немножко. А там уже и всенощная. Помазание начинается… Подхожу… Владыка ведет кисточкой по лбу, и как-то подозрительно медленно у него на этот раз получается… А я изо всех сил стараюсь делать вид, что ничего-то вроде как и не происходит, и не произошло даже…

– Ну что? – точно читает всё, что на общем консилиуме мне скрыть было прописали. – Как съездили?..

– Хорошо, – признаюсь.

– Что «хорошо»?! – таким грозным тоном уточняет. – Какой результат?

Я так – еле себя заставила – глаза поднимаю, и вид у меня: «опять двойка»…

– Владыка, простите, первое место снова…

Он даже не улыбнулся, как следовало бы по нашим мирским меркам ожидать. Брови еще сильнее сдвинул: ага, значит, так…

– Всё, поздравляю, с праздником, – и отвернулся.

И я побрела наверх к хору. А они оттуда еще и наблюдали это всё.

– Ну как? – все метнулись тут же.

– Всё, – объявляю. – Сейчас начнется!..

Так всегда было! Стоит нам выступить более-менее сносно, и – пошло-поехало!

– Так, всё, Татьяна, – вызывает меня Его Высокопреосвященство. – Переходим на обиход. Вот вам ноты.

А там, знаете, какие-то такие трехголосные ноты, перепечатанные кем-то невпопад… Нечто невообразимое для тех, кто в курсе, что такое пение.

– Владыка, ну, это… Эт самое… – смотрю, вглядываюсь повнимательнее.

– Нет-нет, всё, хватит «этого самого»… Мелодии все эти ваши там… Вот! Это вам ноты! Наше вам благословение, – изображает двумя руками. – И вот – пойте!

Я к тому моменту уже маленько понимала, о чем тут речь-то на самом деле идет. Ручки под персональное получение благодати сложила. Взяла ноты. Пошла к хору.

Петь как написано! А в нотах – такое!!! Но мы пели

Отксерили мы эти листочки. И это, конечно же, был ужас! Смешанному хору петь то, что написано для однородного… Специалисты поймут… Причем владыка-то нам так и ввернул еще вдогонку:

– Петь как написано!

– Да-да, – соглашаюсь, выходя из кабинета, в который меня однажды так отчаянно занесло…

И вот мы запели. Это была какая-то феерическая дикость. Поем и поем. Певчие уже изнемогают.

– Матушка, это же невозможно! – чуть ли не выталкивают меня. – Идите скажите архиерею!

– Нет-нет, – регентую, – мы на послушании.

И это всё продолжалось. А так долго казалось просто потому, что мучительно до невозможности. Всё по теории относительности. И нам представлялся уже зашкаливающим коэффициент этих удлиняющих время мук. В некотором смысле это образ ада – когда мы слушаться не готовы. А пели-то мы всего так неделю.

– Татьяна, тут праздники будут… Гости приедут… – подзывает меня как-то после службы архиерей, и на выдохе: – Ну, вы там достаньте, какие у вас еще ноты есть?..

Я стою так, вроде глядя непонимающе: да какие еще ноты могут быть, кроме тех, которые нам благословили?!!

– Вот эти вот там… – задумывается, как объяснить. – Ну, какие у вас там еще ноты есть?! Что-нибудь другое спойте!! Не то, что я тебе дал!!! Вот по тем вашим нотам спойте. А там посмотрим… – все-таки по-архиерейски пропечатывает напоследок.

Я перекрестилась: «Слава Тебе, Господи».

И всё. Никому ничего доказывать не надо: «Нет! Мы такие все из себя профессионалы! Нам надо так и никак иначе!» Всё само собой разрешается. Препирательств не надо. Потому что со временем всем становится понятно: всё предпринимается владыкой исключительно ради нас же самих. Так воспитывается смирение. А оно – это пропуск в Рай. Это всё, конечно, могло и дольше продлеваться. Но тут смысл – дать закваску. Просто вкус нам к духовному привить. Дать альтернативу почувствовать – а там уже сам решай! Господь не по силам испытания не дает.

И таких моментов было очень много. Только какой-то более-менее успех – а это же яд навылет, – тут же нам архиерей все наши крылышки подрежет: никаких выездов. Как по носу даст! – Всё. Сиди. Поропщешь… Но потом опять осознание приходит: «Просто надо потерпеть…» Только так ведь страсти и улетучиваются, не выдерживая постоянства человека в послушании.

Таким образцом для нас был владыка. И слушаться тогда проще. При таком условии это и для самых строптивых выполнимая задача. Потом ты уже и сам только что и радуешься всем этим тренировкам: о! снова наказали. Научиться чему-то можно. А то что так вхолостую только в этом мире прозябать? Здесь всё тленно. Туда бы – на вырост.

Но после, кстати, все эти выволочки нам закончились. Это такой бесценный опыт, которым надо так дорожить, пока он есть! Все, кто по-настоящему послушался, знают, что это лучшее время! Владыка нас почему-то внезапно раз и перестал смирять; просто преподав нам эту школу, дальше уже в свободное плавание в этом плане отпустил. Стал вдруг радоваться так за нас: вот опять победили…

Если так служить, то всё остальное приложится

Митрополит Евлогий (Смирнов)

Служить с владыкой Евлогием было одно удовольствие.

Помню, к нам в 2018 году приезжал Патриарший хор из храма Христа Спасителя под управлением Ильи Борисовича Толкачева. Они очень хотели послужить с нашим архиереем, с нами – попеть антифоном. Это была историческая служба. Их 35 человек приехало. Встали они всем этим большим составом внизу. Мы на хорах. Естественно, каждый хор поет в своей манере – так, как привыкли. А мы же ничего с ними не репетировали. И вот мы пропели встречу владыке. Потом они Литургию начали. После на «Единородном…» вновь мы подключились. И дальше так и чередовались, подстраиваясь на ходу.

А владыка служит так, что он всех как-то покрывает, объединяет и вводит в молитвенное русло. И служба течет. Такая полноводная благодатью стихия. Все пение всегда подчинено на службах владыки – молитве. Это была уже такая незыблемая школа. Не то чтобы там что-то эдакое исполнить, покрасоваться – это всё отметалось на корню! Пели так, чтобы не мешать молитве. Этому нас владыка всегда учил: «Пение должно сопровождать службу, помогать молиться». Но ни в коей мере не брать на себя функцию театральности, выступления: «Да вы только послушайте, какие у нас голоса! А как мы всё хорошо разучили!» Храм – это, скажем так, не та площадка.

Владыка повторял: «Пение должно помогать молиться»

И вот так мы пели с Патриаршим хором, всё очень слаженно, гармонично. К концу службы нас диакон пришел известить:

– Мы даже уже не понимаем, кто когда поет.

Потом к нам наверх и Илья Борисович поднялся. Мы так тепло поблагодарили друг друга. А как он был счастлив!

– Я в первый раз в своей жизни на такой службе! – вдруг вырвалось у него. – Это что-то необыкновенное. Какие вы счастливые.

Надо было видеть и певчих их хора. Тоже такие озаренные светом радости лица. Эти улыбки… Глаза распахнутые. Настолько они напитались этой нашей соборной, так явственно ощутимой на службах владыки молитвой, что были просто в духовном восторге, – как на Небесах, чем собственно и призван быть храм.

Иногда даже не надо ничего говорить. Владыка просто служил, но он ТАК служил, что это собирало всего тебя – и разум, и сердце, и волю – в единое целое и возвращало к Богу. Так молился, что вел всех за собой. Это сосредоточенное движение службы просто подхватывало и как-то очень замечательно переносило тебя туда, где ты еще не был, но оказаться был невероятно рад.

Люди, даже совсем далекие от Церкви, случайно попадая на службы владыки, после этого себя уже не могли неверующими называть. Просто язык уже не поворачивался сказать такое. Это ложью было бы, а люди что-то уже подлинное увидели. То и дело приходилось слышать:

– Я ведь просто свечку поставить зашел. Нужно мне было по делу… А тут служба такая была… У меня всё в душе перевернулось.

И смотришь: он же уже прихожанин!

– И всё, – подтверждает, – я уже не ушел.

Тело Христово живет единством

А еще к нам иногда приезжал потрясающий отец Матфей (Мормыль). Просто комета! Это всё такие незабываемые люди, встречи!

Идешь за ним по лестнице следом, а у него ноги больные были, медленно так ступеньку за ступенькой преодолевает, останавливается через одну. Спрашивает тебя о чем-то. И ты, улучив минутку, и сама, довольная, канючишь:

– Отец Матфей! Ну, вы мне подскажите, что у меня не так?..

А у него такие руки крепкие, повернется, как встрепенет тебя всю:

– Танечка! У тебя всё есть! И владыка у тебя есть!

Какие же у них с владыкой были службы! Как они чувствовали вот этот ритм богослужения, все возгласы – ответы на них, – вот именно этот диалог алтаря и клироса, когда и весь народ молитвенно сопричастен! А этот диалог на самом деле мало где можно вот так услышать, чтобы всецело проникнуться им. Как часто всё самостно рассыпается: алтарь сам по себе; хор сам по себе; каждый в храме стоит сам по себе. А Тело Христово живет единством. Мы же призваны воплощать Его жизнь, жизнь Христову с избытком, чтобы она всё и вне освящала.

Клирос – это не просто сборище людей, которые пришли, сгруппировались, ноты знают, прогудели себе под нос и далее каждый по своим делам отправился. Это ведь не дельце такое в числе прочих, а состояние – ты приходишь, и ты соучаствуешь в богослужении. Также и любой прихожанин, каждый по-своему, переживает происходящее здесь.

Впервые я это так глубоко ощутила в нашем Владимирском соборе, когда владыка Евлогий служил, а отец Матфей пел и регентовал. Это была какая-то космическая симфония: возглас из алтаря – ответ от хора – а тут народ вступает в это действие Боговоплощения, Крестных Страданий и Воскресения Христа, когда поет «Верую», потом «Отче наш»…

Это такая мощь, которая всё вокруг изменяет. Тут просто пламень огненный этой возносимой и приемлемой глубоко-глубоко в души молитвы. И Дух Божий витает везде – и всё, что было темным и неоформленным в тебе, преображается. Это воздух какого-то нового Неба. Когда я всё это услышала и так пережила, это, конечно, перевернуло всю меня – всё встало в моей жизни на место.

Бог на первом месте, всё остальное на своем.

Я очень даже понимаю тех, кто, попав на ТАКУЮ службу, оставался в Церкви навсегда. У нас была ошеломительная возможность перенимать вот эту школу отца Матфея (Мормыля) благодаря их сослужению с владыкой Евлогием. Это всё равно что весь мир приобрести – только Богу поклоняйся и Ему Одному служи (Мф. 4: 10).

Были мы как-то в Пензе на празднике: память новомученика отмечалась – священномученика Иннокентия, кстати, с фамилией, как и у владыки: Смирнов. Там тогда служили три архиерея, в том числе владыка Лонгин, Саратовский и Вольский. Мы пели всенощную и Литургию. И только запели, как у нас на клиросе владыка Лонгин появился:

– Кто ты такая?

А у него такой острый орлиный взор, я заробела:

– Мы из Владимира…

– Нет, ты мне лучше скажи, кто тебя вдохновляет: отец Матфей или владыка Евлогий?!

Нашего архиерея с нами не было, я, как в том фильме:

– Оба, – выдаю.

– Слушай! Это просто поразительно! Я услышал все эти интонации, нотки…

И он так к нам раза четыре за всю ту службу приходил.

Служба – средоточие всего и вся

А это всё выучка владыки и равновеликих ему сотаинников-сослужителей. К нам многие, в том числе и архиереи, послужить с владыкой Евлогием приезжали. Мы всегда пели стихиры с канонархом неспешно. Владыка нас учил, что главное – доносить смысл. И работали мы над стихирами очень много, и так и пытаемся сохранять эту традицию вразумительного пения стихир. Не просто «прочесал» там что-то: «всё равно не поймут». А ты сам сначала пойми и донеси это до других – вот твой крест!

– Клирос молится дважды, – не уставал нам напоминать владыка.

Наше дело вникать, пропускать эти смыслы через душу и делиться ими со всеми. Вот в чем задача, а не в том, чтобы проголосить нечто этакое поэффектнее и с задором.

Там же, в стихирах, и житие, и назидания – и всё богатство нашей жизни во Христе. Это та жемчужина, за которую всё можно отдать (см.: Мф. 13: 45). Если так понимать богослужение и свое участие в нем, всё тебе тогда в совершенно другом измерении открывается. Если это подобающее трепетное отношение к службе воспитано – а владыка именно его старательно и культивировал в нас, – то тогда уже всё иначе: весь мир тут, и служба – средоточие всего и вся.

Владыка старательно культивировал в нас такое отношение к богослужению: служба – средоточие всего и вся

А так… всенощные же одинаковы. Чем они отличаются? Именно содержанием стихир, еще разве что канона. Тут всё. Здесь – уникальность каждой службы. Ее неповторимость – другой такой просто не будет.

Службы были всегда у владыки Евлогия долгие. По три-четыре часа. Но мы к этому уже так привыкли, что и не понимали, как это вообще возможно, когда не так. Всенощная у нас начиналась в шесть и длилась до девяти-полдесятого-десяти вечера. Владыка просто жил богослужением, и мы все жили. Это было как-то органично. По-другому мы и не представляем себе: когда всё бегом, вприскачку, сократить, срезать, «зачем это?», «длинно» и т.д.

И вот как-то приехал к нам один маститый, казалось бы, архиерей:

– Вы знаете, я такой службы вообще больше не помню никогда и нигде, – вдруг вслух начинает он размышлять. – Я и не знал, что так интересно. Честное слово! – сам смеется, а глаза такие изумленные. – Мы же че-ты-ре часа молились! Да я бы такого даже представить себе не мог. – (Хотя ему за 60 уже было.) – Если бы мне кто сказал накануне: сейчас мы тебя тут на четыре часа стоять подрядим, – я бы сразу всё это опротестовал: «Не смогу! Упаду. Быть не может». А я даже и не заметил, как время пролетело… Я тут пока стихиры послушал, всё остальное само собой произошло…

И многие так реагировали на службы нашего архиерея.

А владыке Евлогию словно в службу хотелось вместить всё! И чтобы слово кто-то сказал – у нас и до трех проповедей за службу могло произноситься: кто-то из гостей чем-то сокровенным всегда делился. Владыке всегда очень важна была эта передача и взаимообогащение традиций. Обязательно что-то из назиданий или житий святых перед полиелеем читалось. Причем он старался еще как-то выделить и тех святых, чья память празднуется в этот день, но служба не ему посвящена. То есть это всегда было такое именно соборное единение Церкви Вселенской, Торжествующей на Небесах и здесь воинствующей со грехом, где каждый участвовал, молился вместе со всеми. Никто у Господа не забыт. Вот, скажем, святой Прокопий в этот день пострадал – как же мы об этом святом не узнаем, память его не почтим? И вот мы служим-служим, а если потом еще и за столом соберемся после всех этих длительных бдений и литургисаний, то владыка и тут, бывало, совершенно искренне подытожит:

– Что-то и расходиться не хочется. Может, еще пойдем попоем? Еще послужим?

И это было вполне в духе общины – его паствы. Скажет кто-то:

– Пойдемте!

Так после чая еще и акафист служим.

Многие нам говорили:

– Да вы тут в раю живете!

План проникновения к архиерею,
который разработал отец Даниил (Сарычев)

А попала я в этот рай, можно сказать, как налетчик. Когда владыку Евлогия только еще назначили к нам во Владимир – это было начало 1990-х годов, – у меня была чрезвычайно сложная ситуация с родным человеком. И вот я в московском Донском монастыре к отцу Даниилу (Сарычеву) обратилась.

– Батюшка, так и так, – говорю, – помолитесь… – а потом вдруг: – Может, мне к какому-нибудь старцу съездить?

Он так на меня смотрит, ему самому-то уже за 80:

– К какому тебе еще старцу?!

– Ну, не знаю, все ездят… Спросить бы, как лучше мне поступить. Такая тяжелая ситуация…

– Ехать она собралась! У нее там на втором этаже сидит, а она ехать собралась!

– Кто это где сидит? На каком втором этаже?

– Да в епархии-то!

«Кто там, – думаю, – у нас и старых-то нет…»

– У тебя ж там старец на втором этаже сидит! – отец Даниил не унимается.

– Где?

– В кабинете-то? – и напускает на себя такой важный вид.

– Архиерей, что ли?

– Ну так вот!

– Так что ж он, старец? (А владыке Евлогию тогда 50 с лишним было.)

– А ты как думала?!

– И чего?..

– Смотри, значит, так, – пускается мне деловито излагать план прорыва отец Даниил, а сам он такой маленький был, старенький уже, но уж очень такой по темпераменту искрометный и весельчак. – Приедешь. Зайдешь в дверь. Пойдешь по коридору. И будут тебя все спрашивать: «Куда ты идешь? Какой у вас вопрос?» Тебе просто так никто не даст к нему пройти! А ты не оборачивайся и чеши себе вперед, и сразу на второй этаж. И никому ничего не объявляй и прям в кабинет заходи!

– Да вы что?! Это как?!! – уставилась я на него.

– Слушай ты, что я тебе говорю! И всё ему расскажешь как есть. И всё он тебе сделает!!

Я приезжаю. Захожу в епархиальное управление. Иду по коридору. Раз дверь распахиваю, два… Начинается всё, как отец Даниил предупреждал:

– А вы куда идете-то?

Я молчу и – «чешу».

– По какому вопросу? – доносится.

А я прямо – на второй этаж. Захожу, секретарь встает мне навстречу:

– Вы куда?!

Тут уж я и обмолвилась:

– Мне к владыке! – через плечо уже, закрывая за собою дверь с той стороны его кабинета.

Стою такая.

Владыка что-то писал, поднимает на меня глаза. «Что сейчас будет!»

– Владыка, благословите! Я от отца Даниила, – отрапортовала я и бодро изложила, как он научил меня тут оказаться.

– А-а, – заулыбался владыка еще до моего рассказа, сразу, видимо, уразумев при одном только упоминании отца Даниила, что к чему и почему так.

А я уже, как мне и было повелено, свой вопрос владыке обрисовала. И он действительно уладил. Хотя проблема была не из простых. И разрешилась не сразу, но именно так, как тогда наш архиерей и сказал.

Так я и осталась при нем. Это и есть то самое: когда Бог все наши даже сложности на пользу нам обращает!

Образ собирания Руси

Свято-Успенский кафедральный собор во Владимире

В июле на Владимирской земле празднуется память многих наших святынь и святых: Боголюбской иконы Божией Матери, потом память святого благоверного князя Глеба, нашего земляка, после следом Владимирская икона Божией Матери, собор всех Владимирских святых… Владыка тогда уж «сбежал» из больницы, чтобы только послужить еще.

Он в последние годы, особенно когда на Украине конфликт разгорался, потом про автокефалию разговоры пошли, каждую службу – хоть утреннюю, хоть вечернюю – с молитвы «Ко Пресвятей Владыцице нашей Богородице…» начинал. Порою довольно долго молился. Владимирская икона в молитвенном Богородичном щите России ее центр оберегает, это образ собирания Руси.

И вот ему все про лечение:

– Владыка, ну надо…

А он – про службу:

– До Казанской помолимся, и если не умру, то 23-го поедем в больницу.

Ему все про лечение: «Владыка, надо…» А он – про службу: «До Казанской помолимся»

Дело в том, что многое из того, что происходило с владыкой Евлогием в последнее время его пребывания на земле, всё, что говорил, потом раскрывалось в какой-то пророческой перспективе.

Наш нынешний правящий архиерей владыка Тихон пришел к владыке Евлогию и так настоятельно попросил его всё же не отказываться от лечения… А владыка Евлогий ему вдруг икону Божией Матери «Троеручица» выносит… А сегодня как раз на «Троеручицу» владыку Евлогия и отпевают…

А тогда он просто уж за послушание поехал 13 июля в больницу. Но умер как раз после Казанской. То есть владыка-то Евлогий всё уже заранее знал. Открыл ему Господь сроки.

Все, конечно, что-то сделать намеревались. Как-то по-человечески нечто предпринять и решить было думали. Из лучших побуждений. Врачи тоже всех старались нас обнадежить. Но когда я к владыке еще 7 июля пришла, он мне вдруг тогда сразу и предлагает:

– Ну что? Будем прощаться?

– Как прощаться, владыка… – не соглашаюсь я, – вы вот сейчас в Москву поедете… – начинаю перебирать.

А он такой слабенький уже физически был. Я ему: хорошо всё будет. А он об уже вещах свершающихся рассказывает:

– Крест свой донести надо…

Это всё были уже итоговые разговоры.

– Прощаться, прощаться будем…

Он и раньше, бывало, задумается:

– Как я устал от этой суеты. Я так устал… – и взгляд далеко отсюда, а лицо такое светлое.

Как будто туда уже, куда ушел сейчас, – ко Господу, где не разговаривают, а поют, – смотрит.

«Жизнь никак не стоит, простираясь во времени пуще летящей стрелы, – писал он в своем Духовном дневнике, – и неумолимо переходит в вечность».